Октябрь 1993. Как это было. Вспоминает Илья КОНСТАНТИНОВ, член Верховного Совета РФ 1990-1993 годов: Что же происходило в Белом Доме, и кто спас депутатов от смерти.
Сразу же после обнародования указа Ельцина № 1400 в Белом доме стали собираться депутаты Верховного Совета РФ. У подавляющего большинства из нас действия президента вызвали однозначную оценку – это переворот. Кстати и сторонники Ельцина (на тот момент 15-20% членов ВС) не отрицали антиконституционный характер Указа – разводили руками и прятали глаза. В тот же вечер все они покинули Белый дом.
Напомню, что депутаты, о которых идет речь — те же самые люди, которые были готовы отстоять Белый дом в 1991 году. Я пишу не «отстояли», а «готовы отстоять» — потому что те 3 августовских дня 1991 года с цветами на танках и всеобщим братанием не требовали ни особого мужества, ни других личностных качеств. Да, тогда от действий страшного и ужасного ГКЧП случайно погибли люди — трое юношей, о чем тут же забыли. От «демократа» Ельцина погибли тысячи людей — и невозможно даже и через 20 лет узнать точное число убитых. И в 1993 году Ельцин расстреливал тех же депутатов, которые были с ним в 1991 году.
Мы понимали, что президент может применить силу, но в первое время не предполагали, что это будет сделано в формате войскового штурма. Ждали ОМОНа и милиции. Костяк депутатов был настроен на борьбу. Часть депутатов надеялась на переговоры, но я к этим надеждам относился скептически, понимая, что Ельцин пошел ва-банк и обратного хода не будет. Здание ВС постепенно изолировали от внешнего мира: сначала отключили телефоны, затем свет, отопление, канализацию. К концу сентября Белый дом был обнесен колючей проволокой и полностью оцеплен. Чем дальше, тем яснее становилась неизбежность вооруженной развязки.
Тем не менее, отчаяния среди защитников Дома Советов не было: мы знали, что в Москве проходят многотысячные митинги в нашу поддержку, что на нашей стороне Конституционный суд и руководство многих субъектов федерации. Надеялись депутаты и на то, что армия, как в 1991 году, откажется стрелять в своих соотечественников.
А когда 3 октября многотысячная толпа наших сторонников прорвала оцепление, и у Белого дома начался митинг, в котором приняло участие от 50 до 100 тысяч человек, мы и вовсе поверили в победу. Правда, продолжалась эта эйфория недолго: беспощадный расстрел сторонников ВС в Останкино вечером 3 октября, где было убито и ранено несколько сот человек, продемонстрировал готовность команды Ельцина разгромить оппозицию любой ценой, с использованием всех имеющихся средств. Я был у телецентра, видел весь этот ужас, и понял, что такая же судьба через несколько часов ждет всех защитников Белого Дома.
Первый раз за эти дни пришел домой и попрощался с семьей (уже знал, что шансов выжить немного), затем вернулся в Дом Советов. Там царило уныние: все ждали начала штурма с минуты на минуту, и понимали, что отразить этот штурм едва ли возможно. И только Александр Руцкой еще пытался связаться по радиотелефону с военными, все ждал помощи. Тем не менее, более ста депутатов, часть обслуживающего персонала, и порядка тысячи добровольных защитников Верховного Совета до конца оставались в здании.
Рано утром 4 октября начался шквальный обстрел Белого дома (по данным Прокуратуры, с которыми я знакомился позднее, уже в Лефортовской тюрьме), по зданию ВС было произведено около 40 000 выстрелов из автоматического оружия. Коридоры здания быстро заполнились убитыми и ранеными. Я видел штурмовавших, рассматривал их лица в бинокль – в большинстве это были молоденькие солдаты – бесправные и бессловесные создания. Правда были и другие, взрослые вооруженные мужчины в штатском: как я позднее узнал из разговора с олигархом Гусинским - в штурме участвовали охранные структуры крупных коммерческих фирм.
Особо следует сказать о бойцах спецподразделения «Альфа», которые согласились участвовать в штурме только после того, как одного из их офицеров убил так называемый «чужой снайпер», которых тогда было много на крышах московских домов. Состав и принадлежность этих снайперов к какой-либо спецслужбе - до сих пор великая тайна. Возможно, останется таковой навсегда. Несмотря на пролитую кровь своего товарища, альфовцы старались действовали не столько силой, сколько убеждением.
А перед самим штурмом, вызванные к Ельцину, они напрямую отказались выполнять приказ о расстреле. Собственно, все выжившие в Белом доме обязаны своим жизнями офицерам легендарной Альфы. Я тоже обязан жизнью неизвестному мне офицеру, который предупредил, что мне даже в общий автобус нельзя (и подойти не дадут, расстреляют), а потом провел меня и моих спутников через три кордона в город. Важно подчеркнуть, что защитники ВС не отвечали на огонь, хотя оружия у некоторых из них имелось (был приказ Руцкого не стрелять по нападающим, пока они не ворвутся внутрь здания).
Затем начался обстрел из танковых орудий. Весь дом, весь Белый дом, начал ходить ходуном, казалось, что вот-вот обрушатся несущие конструкции. Дальнейшее упорство только умножало жертвы, и Хасбулатов с Руцким приняли единственно возможное в тех условиях решение о капитуляции.
И тогда и сейчас, я оцениваю действия Ельцина и его команды, как тягчайшее преступление, которому нет, и не будет ни оправдания, ни прощения. Ни человеческого, ни исторического. Это преступление не только против современников, но и против потомков, поскольку расстрел парламента на десятилетия лишил нашу страну полноценной демократии и дискредитировал саму идею правового государства в России.
Илья КОНСТАНТИНОВ, депутат Верховного Совета РФ 1990-1993 гг. .
Авторитарное проклятье – 2 Илья Константинов о «наших» и «ваших» в октябре 1993 года
«Свободная пресса» продолжает серию публикаций о драматических и кровавых событиях 1993 года. Сегодня своими размышлениями о причинах политического кризиса делится бывший член Верховного Совета РФ (1990—1993 г.г.) Илья Константинов.
Первая часть его воспоминаний, напомним, была опубликована 24 сентября.
О готовящемся перевороте разговоры ходили давно, да, собственно, президент неоднократно прямо заявлял о намерении «разогнать съезд к чертовой матери», но о том, что это точно произойдет в конце лета – начале осени я узнал в мае 1993 года от политолога Андроника Миграняна, уговаривавшего меня «смириться с неизбежным».
Чуть позже похожий разговор состоялся и с Борисом Немцовым, считавшимся тогда любимцем Ельцина и занимавшим должность нижегородского губернатора. Борис прямо сказал, что депутатов «раздавят танками» и советовал перейти на сторону будущих победителей. В качестве компенсации «морального ущерба» предлагалось какое-нибудь губернаторство. Я, разумеется, отказался, но разговор этот на ус намотал, а заодно запомнил, что сторонники президента больше всего опасаются массовых народных выступлений.
Все знали о предстоящем перевороте, а он все равно случился неожиданно.
Днем 21 сентября кто-то из коллег сообщил мне о предстоящем в ближайшие часы подписании указа, и я сразу поехал в Верховный Совет. Там все были уже в курсе, хотя и не знали подробностей.
Помню совещание у Хасбулатова, на котором присутствовали члены Президиума ВС и лидеры фракций, где встревоженный Руслан Имранович говорил о перевороте, как о свершившемся факте, а Сергей Степашин (в то время – Председатель комитета по безопасности) давал «слово офицера», что «ничего подобного не случится, расходитесь по домам». Понятно, что слово офицера в наш продажный век недорого стоит, но тогда еще для многих оно звучало в первозданном смысле. Однако по домам не разошлись.
Срочно собрался политсовет Фронта национального спасения, исполком которого я тогда возглавлял. Оперативно был сформирован штаб ФНС, начали оповещать активистов. Должен сказать, что лично я в этот штаб не вошел: среди членов политсовета преобладало мнение, что «штаб» по определению – структура полувоенная, и должен состоять в основном из офицеров. Я не возражал, тем более, что вокруг моей скромной персоны в руководстве ФНС разгорелись нешуточные баталии (выходец из демократической среды), и мне не хотелось в такой драматический момент становиться поводом для раздоров.
Забегая вперед, скажу, что ФНС был не только страшным сном Ельцина и Ко, но и лакомым куском для некоторых наполеончиков от оппозиции. Уже в 1994 году я узнал, что отдельные «товарищи» пытаются пользоваться этим «брэндом». Фамилий называть не буду, не хочу лишних склок. Ничего, конечно, из этого не получилось, и не могло получиться: ФНС был точно так же расстрелян, как и Белый Дом. Но вернемся в 1993.
А тут и выступление Ельцина по телевизору подоспело, вполне себе как официальное объявление войны.
В тот же вечер к Белому Дому стали подходить люди. Сухая констатация фактов: пришли люди самых разных политических взглядов, от коммунистов до монархистов, немало было и тех, кто в августе 1991 уже строил баррикады вокруг Верховного Совета. Люди пришли, в большинстве своем, именно защищать Конституцию, а не преследовать какие-либо узкопартийные цели, все догадывались, что бороться предстоит голыми руками. Это не высокопарные слова. Многие из тех, кто пришел в первый же день, оставались на месте до самого конца, до своей гибели. Впрочем, о смерти тогда никто не помышлял.
Для того, чтобы оценить настроение этих людей, нужно понимать, что революционная эйфория начала 90-х еще не выветрилась из общества, москвичи помнили гвоздики на броне танков, и в глубине души не верили, что в самом центре столицы кто-то может устроить настоящую бойню.
Надо сказать, что о социальном составе и идеологическом облике защитников ВС до сих пор ходит немало легенд. Как-то мне случилось просмотреть интервью небезызвестного Коржакова, любимого телохранителя Ельцина, принимавшего самое непосредственное участие в расстреле парламента. Такое ощущение, будто окунулся в нечистоты. По сию пору когда-то всевластный (и много из той власти сохранивший, я уверен) человек считает, что тот, кто не холуй при вечно пьяном хозяине - тот бомж.
А я помню многих из этих людей: не только москвичей, образованных, бескорыстных, чистых. Было много молодежи, студентов. Помню разговоры о будущем, конечно замечательном, которые велись тогда у костров, помню песни, искренний смех.
Но нужно понимать, что это Москва. Здесь еще протесты оказались довольно массовыми, на митинги порой собиралось до 20-30 тысяч человек. А вот остальная Россия слабовато откликнулась на московские события.
Вдуматься только: в столице решались самые что ни на есть насущные вопросы: о том, как дальше жить, в какой стране, кому и как делить советское наследие, а большинство «наследников» осталось к этой дележке совершенно равнодушно.
Думаю, отчасти сказалась традиционно свойственная России отчужденность провинции от жизни столиц, этакая глубинная неприязнь колонизируемого к колонизатору (независимо от национальности последнего).
Но главное, конечно, сильнейшее разочарование, даже не в результатах (они были еще туманны), а в самом направлении преобразований.
Если сторонники либерального западничества тогда еще надеялись на реализацию своей утопии (к ним трезвость пришла значительно позднее, уже при Путине), то многочисленные адепты социалистического уравнительства (помните, «больше социализма»?) чувствовали себя глубоко обманутыми. Причем, обманщиками они считали не только президента, но и депутатов, открывших дорогу рыночным реформам.
Не лучшим образом на имидже Верховного Совета сказалось и то обстоятельство, что его председателем был Руслан Хасбулатов. Самое поганое (а было бы даже смешно, если бы не трагедия за трагедией) - это то, что тогдашняя «прогрессивная либеральная общественность» позволяла себе далеко идущие намеки удивительной нетолерантности. Ах, чеченец, а вот-вот его собратья всех перережут. Правда, очень скоро, уже через несколько дней с победой Ельцина поздравит чеченский президент Дудаев, а еще через год начнутся военные действия в Чечне, и тогда чеченцы станут для этой общественности святыми. И никакого когнитивного диссонанса!
Должен признаться, что я также не был в восторге от председателя ВС, хотя отдавал должное его интеллекту и волевым качествам. Руслан Имранович действительно вовсю манипулировал депутатами, используя не только возможности спикера («Отключите правый микрофон»), но и административный ресурс, имевшийся в распоряжении председателя.
У меня несколько раз случались конфликты с Русланом Хасбулатовым, как до описываемых событий, так и во время обороны Белого дома. Первый раз мы с ним схлестнулись в декабре 1991 года, во время обсуждения Беловежского соглашения.
Хасбулатов грубо проталкивал немедленную ратификацию этого документа, пытался это сделать, даже не открывая прений. В итоге, вся дискуссия по этому вопросу общегосударственной важности заняла что-то около часа.
Меня он прервал на полуслове в тот момент, когда я начал говорить о том, что ВС не имеет конституционного права решать подобные вопросы (это была чистая правда – такими полномочиями располагал только Съезд). Прозвучала его любимая фраза «Отключите левый микрофон». Я возмутился, Хасбулатов сказал, что не слышит меня. Тогда, используя всю силу легких, я прокричал на весь зал слова, оказавшиеся пророческими: «Есть люди, которые начинают слышать только тогда, когда им отрезают уши». К чести Руслана Хасбулатова, этот инцидент не сильно повлиял на наши дальнейшие отношения.
Не секрет, что среди депутатов периодически возникали разговоры о желательности смены Председателя, обсуждалась такая возможность и после подписания Указа № 1400, но в той чрезвычайной ситуации это было уже совершенно неуместно.
Наконец, самое главное. То, что человек остался в Белом Доме ночью с 3 на 4 октября - показатель немалого мужества. Тут можно больше ничего не говорить, если мы еще сохранили возможность понимать слова в изначальном смысле. Мужество.
Часто ли мы можем применить это слово сейчас к человеку из властных структур? Не к обычным людям, терпящим сейчас разные бедствия, не к тем ребятам, которые своими телами сдерживали натиск амурских волн, а к человеку из верхнего эшелона власти?
Я не часто вижусь с белодомовцами. А Хасбулатова и Руцкого за эти 20 лет встречал несколько раз. Можно сотни раз говорить о каких-то ошибках, что тоже достаточно глупо: подите-ка попробуйте противостоять обезумевшему властителю и своре его еще не наевшихся вдоволь олигархов, тогда и поговорим об ошибках. А вот о мужестве я говорил и говорить буду.
Вице-президент Александр Руцкой (назначенный в ночь с 22 на 23 исполняющим обязанности президента) пользовался куда большей популярностью в народе, чем Хасбулатов. Это и не удивительно: бравый военный летчик, герой Советского Союза, пламенный оратор и обаятельный человек – он имел, казалось, все данные, чтобы стать общенациональным лидером.
Но это именно «казалось»: Александру Владимировичу не хватало широты политического кругозора, да и опыта аппаратных интриг, без которых в политике никуда, ему явно не доставало.
В итоге, он так и не сумел выйти из тени своего патрона – Бориса Ельцина, так и остался в восприятии общества взбунтовавшимся «вице», но никак не президентом.
Вот поэтому и получилось, что исполнительная власть имела единоличного лидера (что чрезвычайно важно в экстраординарной ситуации), а оппозиция так и не смогла сплотиться вокруг одной харизматической фигуры.
Парламент - на то и парламент, чтобы все были разными, чтобы все были спорящими. Это сейчас наш так называемый «парламент» - не место для дискуссий. Монолит. Но если до этого якобы монолита долетит хоть один маленький отзвук недовольства сверху - он не просто рассыплется, он атомизируется. И побегут они все предавать друг друга, пламенно и взахлеб. За исключением, естественно, нескольких достойных людей.
Первый парламент России - самый свободный, самый ответственный, самый независимый от рыка исполнительной власти. И еще раз скажу о мужестве. Напомню, что это одни и те же люди два раза за три года напрямую сталкивались с танками. Одни и те же. Только во второй раз танки стреляли. Среди бела дня, в центре одной из мировых столиц и по живым людям. В принципе, после такого никакое гражданское общество - не жилец.
Оставались люди, которые еще это понимали. Меня совсем не удивляет, что среди них оказались старые диссиденты, отсидевшие в советских тюрьмах, такие как писатели Вл.Максимов, Андрей Синявский, Петр Егидес, написавшие в октябре де 1993 года пророческий текст:
...И наконец - не забудем, что трагедия началась с президентского указа, и спросим хотя бы себя: неужели глава государства настолько близорук, что не мог рассчитать последствий, когда нарушал закон, по которому стал президентом? И каков в этих событиях процент президентской близорукости, а каков - расчета? Но не называется ли такой расчет провокацией?
И еще: откуда появилось это странное убеждение, что демократия - это Ельцин и ничего, кроме Ельцина? Живут себе народы разных стран, Франция, скажем, или Германия, без всякого Ельцина, но вполне при демократии... И опять же - без президентов демократии бывают, а вот без парламента, без независимого суда, без свободы слова и неприкосновенности личности - нет...
Как видим, общество или было равнодушным, или раскололось. И это был реальный случай локальной гражданской войны. Самым ярким примером здесь служит то, что брат моего товарища, находящегося все эти дни в Белом Доме, был в те же дни ровнехонько на другой стороне.
(продолжение следует) . Авторитарное проклятье – 3 Илья Константинов о провокаторах и провокациях в октябре 1993 года
«Свободная пресса» продолжает серию публикаций бывшего члена Верховного Совета РФ (1990—1993 г.г.) Ильи Константинова о драматических и кровавых событиях1993 года. Сегодня мы публикуем третью часть его размышлений и воспоминаний.
Стихия и провокация
Революция - не всегда хаос, бюрократия - не всегда порядок. И революции бывают мирные (бархатные, роз, и прочее) и внутри бюрократии может идти внутренняя война, даже с настоящими жертвами.
В эпоху переломов, переворотов хаос случается чаще и начинается он с голов (случается правда, что он там навечно и оседает, судя по истерическому поведению некоторых старолиберальных деятелей в эти памятные дни).
Что интересно: в те дни практически каждый (из тех, кто хотя бы вяло интересовался происходящим в стране) знал и понимал, что Указ 1400 незаконен. Это понимала и законодательная, и исполнительная, и судебная власть. Ни у кого (даже у сторонников Ельцина) не было ни малейшего сомнения в том, что указ неконституционен. Алгоритм действий на такой случай был заранее прописан в Конституции: президент отстранялся от власти и его полномочия передавались вице-президенту.
Уже скоро депутаты заслушали выступление председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, зачитавшего постановление КС о признание Указа № 1400 противоречащим конституции РФ, и об отстранении от должности президента Бориса Ельцина. Тогда же Александр Руцкой принес присягу на верность Конституции.
После этого, немногочисленные сторонники Ельцина в ВС тихо покинули зал заседаний. Хорошо помню, как уходил Александр Починок (в то время – председатель бюджетного комитета ВС): его и без того нескладная фигура еще больше взъерошилась, а лицо приобрело искательно-виноватое выражение. Подойдя ко мне, он пролепетал что-то вроде «пойми меня, Илья, я не могу здесь остаться».
Не может - значит, не может, чего тут понимать. Все остальное тоже было понятно - на бумаге, а не на деле.
Помню, что единственным спорным вопросом тогда стало предложение об отставке правительства: некоторые депутаты считали, что в отставку следует немедленно отправить всех министров, во главе с Черномырдиным, другие, что стоит ограничиться лишь заменой силовиков, или даже одного министра внутренних дел Ерина (ответственного за разгон демонстраций).
И тогда, и много позже участники событий и историки спорили о целесообразности этих кадровых перестановок, носивших, прямо скажем, символический характер.
Дело в том, назначенные Руцким министры таковыми только числились: никаких реальных рычагов власти у них, разумеется, не было.
Среди депутатов периодически возникали разговоры о том, что верные парламенту силовики должны отправиться в соответствующие министерства, занять свои рабочие места и приступить к исполнению должностных обязанностей. Но никто из них, насколько мне известно, даже попыток таких не предпринимал. Да и как эту авантюрную идею можно было реализовать на практике?
Итак, силовики вроде есть, но опять же: гладко было на бумаге...
Правда, не исключаю, что можно было попытаться организовать нечто вроде альтернативных министерств, конечно, не в изолированном от внешнего мира Доме Советов, может быть, даже за пределами Москвы, но это было связано с серьезным риском, на который руководство ВС идти не захотело.
Да и вообще, нужно учитывать психологию крупного чиновника (не важно, силовика, или гражданского), привыкшего к иерархии, подчинению, кулуарным методам решения вопросов. Такие буяны, как Ельцин, среди них большая редкость. Обычный номенклатурный работник – консерватор, инстинктивно сторонящийся всякой «революционности», даже намека на нее.
Вот характерный эпизод, прекрасно демонстрирующий вышесказанное: конец сентября 93 года, Белый дом практически в полной блокаде, но извне поступает информация об усиливающихся антиельцинских настроениях в обществе. Акции в поддержку ВС идут по - нарастающей.
Ко мне в кабинет заходит Дунаев и приглашает прогуляться по коридору. Как только мы выходим из кабинета, Андрей Федорович наклоняется ко мне и (как сейчас помню), вцепившись в пуговицу моего пиджака, тихо, но внятно произносит: «Запомни, Илья, когда нас будут допрашивать, я никаких приказов не отдавал. Запомни!»
Честно говоря, я был изрядно шокирован таким разговором, и попытался убедить Дунаева, что он рано паникует, но Андрей Федорович только отмахивался и повторял: «Запомни»!
Зря он меня агитировал тогда: сроду я показаний никаких не давал, но вопрос не в этом. Вот здесь мы и подходим к главному противоречию, раздиравшему антиельцинскую коалицию.
Нет, это была не борьба между личностями, политическими группировками или идеологиями (хотя значение этих факторов преуменьшать тоже не следует, но об этом попозже).
Главная проблема была в абсолютной несовместимости революционной по своему настроению массы сторонников, и номенклатурной «головки» оппозиции.
Ни руководители Верховного Совета, ни вновь назначенные министры-силовики, ни большинство депутатов не были готовы выйти за рамки бюрократической процедуры.
Помню, сколько споров вызвал простейший, казалось бы, вопрос, о предоставлении в распоряжение наших сторонников ковровых дорожек из коридоров Белого Дома. Вроде бы, яснее ясного - люди ночуют в подъездах здания, на голом полу, простужаются; а в коридорах сотни метров ковровых дорожек. Отдать без разговоров. Куда там: «А если испортят, если затопчут, зальют? Кто будет отвечать?»
Вы не поверите, но окончательно проблема была решена лишь после того, как я пригрозил одному из замов Хасбулатова (не хочу называть фамилии, человек, в общем-то, приличный), что расскажу о его поведении участникам митинга, проходившего в этот момент у стен Белого дома.
Подобные конфликты - по мелочам, по крупным, даже стратегическим вопросам, случались неоднократно.
И рассказываю я об этом не для того, чтобы бросить тень на кого-то из моих товарищей по обороне Дома Советов, а для иллюстрации глубинного, если хотите – классового, расхождения в тактике противостояния перевороту.
Очень упрощенно эти противоречия можно сформулировать так: оборона или наступление, пассивное неподчинение произволу, или активные действия по перехвату рычагов власти?
Если судить по декларациям и заявлениям, то в Белом доме преобладали сторонники наступательной тактики. Уже 23 сентября появилось обращение Руцкого «К гражданам России», содержащее призыв к всеобщей стачке и гражданскому неповиновению. С аналогичными призывами выступали и ВС, и Съезд.
Но на деле реальной работы по организации гражданского сопротивления путчистам в Верховном Совете не велось, все ограничилось рассылкой призывов.
Через несколько дней мы вместе с товарищами по ФНС разработали конкретный план действий по остановке ряда крупных московских предприятий, но когда я пришел с ним к Хасбулатову, Руслан Имранович без церемоний ответил мне: «Илья, не гони волну». И пояснил, что такие действия могут только помешать начавшимся переговорам с Ельциным, на которые руководство ВС надеялось почти до самого конца.
В самой идее переговоров с нелегитимной властью нет ничего плохого. Но это касается официальных переговоров. Когда это делается за спиной, когда люди фланируют «из стана в стан» - это немного по-другому называется. Тем более, что переговоры Ельцину были нужны только как дымовое прикрытие.
Отдельным вопросом идет вопрос о провокациях и провокаторах. По первому пункту все очевидно: весь конец сентября (и раньше) и вплоть до расстрела - это одна огромная и множество больших и малых провокаций. По второму пункту - сложнее. И тогда, и сейчас я уверен только в том, что Баркашов (я говорю лично о нем, а не о тех, кто был с ним рядом тогда) был сыграл крайне неприятную роль в этих событиях.
Кроме «засланных казачков» еще сталкивались и личные амбиции, личные темпераменты - и это в условиях приближающейся глобальной катастрофы. Впрочем, тема не нова - ни в истории, ни в литературе.
В любом случае - рассогласованность действий со стороны ВС была поразительная. Хотя и тут поражаться нечему, для заблокированного и облитого грязью парламента это было, скорее, естественным. Удивительно то, что рассогласованность была и в стане ельциноидов, за исключением, пожалуй, молодого и борзого олигархата.
Чаще всего и на той, и на другой стороне действовал принцип: получай «добро» на свою затею, но, как частенько бывает при разыгрывании подобных рискованных сценариев, на условиях «действуй, но мы в стороне». Получится – герой, сорвется – сам виноват.
Во многих событиях тех дней, как в капле воды, отразились те черты движения сопротивления, которые с неизбежностью вели к его поражению: спонтанность и непродуманность действий внизу, в сочетании с непоследовательностью и нерешительностью в верхних эшелонах Белого дома.
Вернемся на улицы Москвы - 20 лет назад и посмотрим, как приближалась развязка.
На 3 октября оппозиция назначила большой митинг, который должен был состояться в 14 часов на Октябрьской площади.
Заявителем, насколько я помню, выступала «Трудовая Россия» Виктора Анпилова, но и другие организации, включая ФНС, призывали народ выходить. Правда, сам я в подготовке этой акции не участвовал и в деталях плана не знал.
Может быть, именно поэтому, приехав в районе 13 часов на Октябрьскую площадь и не застав никого из организаторов, я был сильно удивлен всем происходящим.
Там к этому времени уже собралось несколько тысяч манифестантов и немногим меньше милиционеров и ОМОНа. Площадь была почти со всех сторон оцеплена и рассечена милицией, но выходы из метро работали.
Кто-то из старших чинов МВД сказал мне, что митинг запрещен мэрией, попытки его проведения будут пресекаться. К этому времени ОМОН уже начал действовать жестко, отсекая и избивая группы людей на периферии толпы. Стало понятным, что готовится большая бойня.
Не найдя никого из лидеров оппозиции, я решил взять ответственность на себя, поскольку имел с собой мегафон, да и в лицо многие из манифестантов меня знали.
Чтобы избежать кровопролития, я принял решение отвести народ в сторону площади Гагарина, благо с той стороны оцепления не было, и провести митинг там, о чем и объявил собравшимся.
С помощью нескольких добровольных помощников, начали формировать колонну, дело пошло.
Тут я увидел подошедшего депутата Виталия Уражцева, председателя союза защиты военнослужащих «Щит», принимавшего активное участие в обороне Верховного Совета. Я изложил ему свой план, он вроде бы не возражал, и я попросил его возглавить колонну, уже начинавшую выдвигаться по направлению к площади Гагарина. А сам я отправился через подземный переход на другую сторону площади, собирать собравшихся там наших сторонников, с тем, чтобы вместе с ними присоединиться к колонне.
Каково же было мое удивление, когда, вернувшись минут через пятнадцать назад, я увидел колонну во главе с Уражцевым, двигавшуюся в направлении, прямо противоположном тому, о котором мы договорились – через Октябрьскую площадь к Крымскому мосту.
Самое удивительное, что состоявшее из двух рядов милицейское оцепление, еще недавно столь агрессивное, безропотно расступалось, пропуская колонну манифестантов.
Сначала я опешил от удивления, затем бегом помчался догонять Уражцева, крича на ходу: «Стой, стой! Куда ты ведешь людей»?
Услышав меня, Виталий оглянулся, выругался матом и отмахнулся от меня. Помню еще одну его фразу: «Теперь ты их уже не остановишь».
Это было правдой: колонна, набирая скорость и обрастая все новыми людьми, уже выходила на Крымский мост. Мне оставалось только присоединиться к ней.
Дальнейшее хорошо известно: жидкое оцепление внутренних войск на Крымском мосту было прорвано, и огромная толпа людей, сметая на пути немногочисленные милицейские кордоны, захватывая брошенные армейские автомобили, устремилась к Белому дому.
У здания Мэрии на Новом Арбате лавина людей натолкнулась на сопротивление, откуда-то из здания раздались автоматные очереди, идущий рядом со мной молодой парень, охнув, опустился на асфальт – пуля пробила бедро.
Я до сих пор не знаю точно, что это было: стихийный взрыв народного возмущения, провокация или ошибка кого-то из руководителей обороны Верховного Совета.
Скорее всего - и то, и другое, третье одновременно. К тому времени все участники противостояния смертельно устали и кто сознательно, кто бессознательно, стремились к развязке. В такой обстановке любой искры достаточно для взрыва, а любая провокация может стать такой искрой.
Но очень многое, слишком многое говорит о том, что команда Ельцина сознательно и целенаправленно вела дело к массовой бойне.
(продолжение следует)
Поделиться с друзьями charset="utf-8"> data-yashareType="button" data-yashareQuickServices="yaru,vkontakte,facebook,twitter,odnoklassniki,moimir,lj,gplus" >
Вспомни павших 4 октября 1993 года! Об этом молчат СМИ
Евгений Форманчук Октябрь 1993 Действующие лица и исполнители Последний рубеж. Завещание. ( "Лит.Россия",22 октября) Надпись на Краснопресненском стадионе: "Здесь бейтары расстреливали патриотов-афганцев, казаков и милиционеров, перешедших на сторону защитников Конституции". В.М.С-й:" 3го октября вез с женщинами на рынок из хозяйства картофель.
В районе метро Семеновская в 7 часов машину, ЗИЛ-130 крытую, остановила милиция. Женщин и груз оставили у Преображенки. 4го октября к 9.00 машину перегнали к Белому Дому на ул.Заморенова вместе с двумя другими с ярославскими номерами. Посадили человек 12 сброда с ломами и лопатами. Машина въехала на стадион и у стены стали отбирать убитых. Их было много и все молодые.Их осматривали. Капитан спросил своего:"Осмотрел. Сколько?" -" 61". Потом мы ехали 40 минут в неизвестном направлении. Наконец открыли дверь и за спиной капитана я увидел строение, стена, горка и кресты. Сказали, что ехать надо через Митино. Тронулись и ехали еще полчаса. Трупы стаскивали, но меня из машины не выпускали.
Вновь к Белому Дому вернулись к 1.30, точнее к зданию с большой аркой (очевидно со сквозными подъездами-М.Р.). Машину загнали во двор и во дворе стали собирать раздетых по пояс людей. Меня они не выпускали, но я считал трупы. Было 42 трупа, из них 6 детей, 13 женщин и 23 мужчины. Потом мы поехали, ехали по Кольцевой, свернули, был водоем, церковь, кто-то сказал: " Троицкое". Еще через 30-40 минут подъехали к водоему. Там уже ждали люди. Скомандовали разбирать.
Потом: "На выезд, пошел! Гони!". Я гнал до железной дороге. Солдат говорит:" Драпай!"- " А как же машина?"-" Слущай, береги голову, свидетели здесь не понадобятся", сказал военный. Я остановился только возле Лианозовского рынка. Три дня я был в Москве, я заболел нервами, у меня и сейчас руки трясутся. Дай Бог здоровья тому "неизвестному солдату".
