Интересное интервью Дремова, которое он дал аккурат перед Новым Годом еще до начала открытого конфликта с Плотницким и убийства "Бэтмена".
Атаман Дремов между смехом и страхом
Казачий атаман Павел Дремов, один из самых известных командиров луганского ополчения, в последний дни оказался в самом центре грандиозного скандала. Он распространил в сети открытое видеобращение к Владимиру Путину и широкой общественности с требованием немедленно отправить главу ЛНР Игоря Плотницкого в отставку. Специальный корреспондент «Русского репортера» Марина Ахмедова пообщалась с Павлом Дремовым и его казаками еще до начала скандала. Тогда же, в конце декабря она успела поговорить и с лидером ЛНР Игорем Плотницким, интервью с ним и вторая часть репортажа будет опубликована чуть позже.
В тесной комнате «Шестого отдела» города Стаханов в клубах сигаретного дыма мешаются густые балагурные голоса, смех. Мужчины – кто в военной форме, а кто в гражданской одежде – занимают все стулья и неширокий диван. На полированных столах – пластиковые папки, газеты, доверху забитые окурками пепельницы, блестящие статуэтки – одна из них изображает рыцаря в полных доспехах. Стоит она под рукой командира первого казачьего полка Павла Дремова. Тот сидит в белом кресле, затягивается сигаретой, каждый раз сощуривая глаза.
- Я сказал Вирусу, закачай казачьих песен, - говорит он, обращаясь к крепкому казаку с седеющей бородой, которая спускается на грудь, - он взял, не долго думая, закачал. Включаю, а там – такая заунывная песня на тридцать пять минут.
Бородатый казак посмеивается, приподнимая голову и поглаживая лежащий на колене пистолет. На другом колене он держит папаху, сшитую из лохматого черного барана. Когда смех притихает, он вслух вспоминает, что местные путают его с одним общим знакомым.
- Ты не похож на него, - говорит Дремов. – Ты похож на Алена Делона.
- Нет, секундочку! Давай на Бельмондо! Ален Делон меня по ориентации не устраивает, - отвечает казак, вызывая новую волну смеха.
- Я еще раз повторю, - начинает Дремов серьезным голосом, не обращаясь ни к кому конкретно, - не имеет значения, генерал-майор ты или полковник. Не надо накидывать на себя пуху – что ты какой-то там великий. Вон когда мы утром раздавали хлеб, минометы начали херачить. Сразу семь трупов. Мы их оттащили, хлеб людям раздали и пошли хоронить. Еще раз повторю, не имеет значения, какой ты великий – берешь лопату и копаешь, как все.
- Да, Павел сам из подвалов сколько детей повытягивал, - говорит с дивана человек, не обращаясь к сидящему напротив Дремову напрямую.
- А что Павел Дремов, Павел Дремов? – отзывается тот. – Есть первый казачий полк, и ничего бы сейчас не было, если бы люди сами не захотели работать, стараться. Андрюха-сантехник… - Дремов ненадолго умолкает, и из паузы слышится – Андрюху-сантехника тут знают все. И то, что собирается сказать Дремов – так же известно всем здесь присутствующим. – По нему танки стреляли, а он вез бензин потому, что у нас «Скорые» встали. У него полная бочка бензина и он едет, зная – надо заправить «Скорые», отвезти людям хлеб. И это можно сделать только вот так… Не, ребят, если мы идем создавать Новороссию, то давайте ее создавать. А если каждый будет сам по себе, тогда… если не будет ответственности, если не будет наказания…
- Тогда бесправие будет, - подают глухой голос с дивана.
- Только неотвратимое наказание приведет к дисциплине, - говорит Дремов.
- За это сразу говорилось, - говорит тот же человек, - давайте ребята в Алчевске расклеивать действующие номера телефонов, чтобы в случае мародерства или неправомерных действий туда звонить. У нас на блокпост заезжаешь, там номера уже висят.
- Мои номера висят, - говорит Дремов. – Все знают, что я так сделаю – накажу. За войну я себе ничего не заработал.
- Только друзей-товарищей приобрел.
- Правильные слова, - отзывается Дремов. – А те, кто заработал, пусть сразу на ту сторону переезжают, - он трет пальцами нос, волосы, примятые долгим ношением кубанки, которая сейчас лежит на столе рядом с рыцарем. – Самое тяжелое начнется сейчас.
- Главное – чтоб бухать не начали, - говорит мужчина с дивана. – У нас только сорок девять человек из полка в городе, остальные все на передке. И попробуй их оттуда выгнать.
- А как мне с пацанами разговаривать? – спрашивает Дремов. – Он говорит – «Вот у меня мой дом за бугром. Я хочу идти на передовую»… А политрук наш как за танком гонялся? Сбоку на него выезжает БТР, он к нему поворачивается, говорит – «Подожди!» - и бегит за танком! За танком бегит! Ему некогда с БТРом разбираться… А в Михайловку как мы выходили вшестером против трех взводов. Потому что знали простое слово «надо». Вот мы ложимся втроем – я, Саня покойный и Серега. Сто двадцатый миномет. В Саню попадает мина, ему отрывает ноги, он умирает, понятно… А Паша? Приезжаю, спрашиваю – «Сколько суток не спал? Трое?». «Нет, - отвечает, - четверо».
- А как самолет летел по нам? – смеется мужчина в форме. Он стоит напротив Дремова, опираясь руками о подлокотник кресла, в котором сидит плотный человек в темной куртке. – Летит, сбрасывает кассетки. Мы за микроавтобус легли, потом водитель из него выходит, открывает автобус, а он – полный тратила. Ха-ха-ха, - он смеется.
Смеется и Дремов, потягивая сигарету.
- Можно? – в комнату заглядывает женщина.
- А когда было нельзя? – спрашивает Дремов, надевая кубанку.
- А если людям надо вывезти личные вещи из Горловки сюда домой? Они в Алмазной живут, - тараторит она.
- Ради Бога, пусть вывозят, - отвечает Дремов.
Женщина выходит. Сразу за ней появляется дежурный. Он всовывает голову в проем открытой двери.
- По поводу задержанной! – произносит он.
На пороге показывается низкий мужчина средних лет в кепке. Тот, который стоял облокотившись о кресло, выпрямляется, чтобы пропустить его. Но вошедший застывает на пороге.
- По-дож-ди-те, - выпуклым животиком он прокладывает себе дорогу на середину комнаты. Мужчины сторонятся, словно давая понять – они не желают иметь с этим человеком ничего общего.
- Ждем, - говорит Дремов таким голосом, словно вот-вот должен грянуть смех. Но мужчины стоят с серьезными лицами.
- Вы подумайте, - человек поднимает пухлую руку, - вы подумайте… - задыхается он, - я с ней тридцать лет прожил. Понимаете?
- Смотрите… - жестким голосом произносит Дремов, останавливая сбивчивое дыхание человека. – Вы знаете, как мы относимся к наркоманам?
- Знаю.
- Вы можете пройти к начальнику полиции, и он даст вам материалы уголовного дела.
- Гос-по-ди…
- Я еще раз говорю! Наркотиков в этом городе не бу-дет! Никаких!
- Я шо… я ни… ни… ни… - человек поднимает на Дремова до синевы бледное лицо, его глаза воспалено горят. В голубых глазах Дремова появляется заслонка, какой сковывает реку лед.
- Я с ней лично разговаривал, - говорит он. – Она отлично понимает, что такое амфетамины.
- Гос-по-ди…
- А я вам скажу одну маленькую вещь, - продолжает Дремов. – Люди, которые от наркотиков далеки, не знают, что это такое. Ну, зачем вы мне рассказываете?
- Она-ш-ш… Она-ш-ш… - начинает человек. – Да ей подсунули! – он всплескивает короткими руками. – Ей принесли отдать долг, она вышла… ей принесли пакет, - говорит он. Следующие слова он глотает, и они звучат не разборчиво.
- А на самом деле, - Дремов поудобней устраивается в кресле, - пять человек скинулись, чтобы купить у нее наркотики. Мы их задержали. При нас они забили стрелку, и она сказала куда деньги принести. Ни о каких подставах речи быть не может… Сыну большой привет, - последнюю фразу он произносит изменившимся голосом.
- Она-ш не торговала наркотиками!
- Я еще раз говорю! Пока не возьмем сына, разговора не будет!
- Но она-ш не торговала… Отпустите ее, дайте ей хотя бы дома побыть.
- Нет, - отрезает Дремов. – Если ваша жена прикрывает человека, торгующего наркотиками… а вдобавок это – ее родной сын. И когда она рассказывает, что не знала… ну, простите, передать пятнадцать кубов ширева, и говорить, что не знала – это детский сад. Все. Разговор окончен. Увести.
- Хо-ро-шо. Хо-ро-шо, - не уходит человек. – Хорошо.
К нему подходит дежурный и, ухватив рукой, выводит.
- Но это же сын, не она! – произносит он, пятясь.
- Сына ведите, и мы разберемся. Будет сидеть, пока сына не приведете.
Дверь закрывается. Раздаются смешки. Бородатый казак надевает папаху. Длинная шерсть закрывает его лоб и глаза. Кажется, он держит на голове барана.
- Подставили, - с усмешкой произносит он. – Что-то меня никто не подставил.
- Да ладно, - отзывается сидящий на диване, - они все такие невинные. Вначале деньги зарабатывали, жизнь многим губили, а потом – мы не при делах.
Смешки раздаются снова.
В большой светлой комнате стопками составлены учебники для школьников – не новые, в прозрачной обложке. «Русский язык», «География», «История». Между ними посередине остается пространство небольшое, но достаточное для того, чтобы поставить два стула. Спинка стула, на которой сидит Дремов, упирается в стопки книг.
- Кем я только не работал, - говорит он. – Был и каменщиком, был и бандитом. Работал и в цеху – аппаратчиком шестого разряда. Колхозником работал на полях.
- В те времена вы могли себе представить, что когда-нибудь будете решать судьбы людей? – спрашиваю его.
- Нет.
- Сейчас вы решаете судьбы людей?
- Да. Как только все это закончится, я от этого откажусь. Мне неинтересна власть.
- Когда все это закончится, вы будете другим?
- Да.
- Вы изменитесь в лучшую или в худшую сторону?
- В худшую.
- Та сцена, которая сейчас происходила в соседней комнате, в какую сторону вас изменит?
- Ай-й, - вздыхает. – Смотрите… есть неизбежное зло. Чтобы что-то сделать… мы не должны оправдываться. Хочешь изменить мир к лучшему, действуй… Да, эта сцена изменит меня. Когда все закончится, я уеду в глухую деревню, просто чтобы никого не видеть. Чтобы быть самим собой. Меня знают все – как командира полка Павла Дремова, который действует и пытается помочь людям, но не как Павла Дремова, который совсем другой человек. Меня настоящего, на самом деле, знают только единицы.
- Павел Дремов, который совсем другой человек, точно знает, что умеет различать, где добро, а где – зло?
- Ну… наверное, из книжек я знаю, где добро, а где зло. Мы сейчас и сидим рядом с книгами… Еще из жизни знаю. Есть общепринятые вещи. Вы видели, что пришел человек и говорит – «Мою жену закрыли». А я считаю, что наркотики – это зло. Зло – когда наркоманы забирают пенсию у матерей и идут ее прокалывают. И я с этим злом борюсь… И когда Павел Дремов прекратит сомневаться и задавать себе вопросы о добре и зле, наверное…. он тогда уже перестанет быть Павлом Дремовым. Я задаю себе вопрос – «А правильно ли я поступил?». Я ставлю себя на место каждого человека. Вот и все.
- Эту сцену вы находите болезненной или жестокой?
- Нет. …Да. Сцена была жестокая. А погубленные жизни – не жестоко? Мы сейчас говорим за одного человека. «Когда умирает десять человек – это трагедия. Когда тысяча – это статистика». Не хочу, чтобы была статистика. Допустите, что женщина не прикрывает своего сына, а действительно продавала наркотики.
- Женщина продавала наркотики. От этих наркотиков гибли люди. Это – зло. Но Павел Дремов – не действующее лицо этой конкретной ситуации. Павел Дремов принимал участие в другой ситуации, которая только что происходила в соседней комнате и которую он сам назвал жестокой. Только что разве не вы сами решали – быть злу или нет?
- Да… - он трет лоб под кубанкой. Трогает нос. Оглядывает комнату, словно учебники могут помочь ему разрешить сомнения. Поднимает голову к потолку, и острый кончик его седеющей бороды смотрит в окно. – Я был участник зла, да. Можно быть абсолютно добрым, но самому себе нужно задать вопрос – «А кто понесет ответственность?». Если ты проявишь мягкотелость, доброту? Мы уже научены горьким опытом. Мы с наркоманами боремся с мая месяца. Когда мы их отпускали, говоря им – «Ты смотри, больше так не делай» - ровно через три дня все начиналось по новой.
- А вы понимаете, что наркомания – это зависимость?
- Это зависимость от денег. Вот от чего нужно отучать людей. Некоторые считают, что если они, торгуя оружием и наркотиками, имеют много денег, то им можно все. А у нас не так. У нас нельзя дать взятку. Даже по этой женщине мы собирали доказательства на протяжении восемнадцати дней. И когда были сделаны контрольные закупки, только тогда мы ее арестовали.
- Как вы думаете, существует только две крайности – добро и зло?
- Почему же? Есть и серая часть между ними. Она – самая большая. Но вы представьте, что будет, если мы в это смутное время ото всего уберем руки и отпустим на самотек. Будет хаос… Я, например, как жил в полуразваленном доме, так и живу. У меня есть квартира в Санкт-Петербурге, я ее сдаю, но все деньги приходят в полк. Все, что у меня есть – это только мои личные вещи, - он трогает зеленую куртку, в нагрудном кармане которой лежит телефон. Смотрит вниз на высокие ботинки, испачканные ночной грязью. – И на этом все заканчивается, - добавляет он.
- Считаете ли вы, что бескорыстность может стать оправданием жестокости?
- Давайте так… я не оправдываю ничего. Я воюю на передовой. Как и все остальные. И ни о каком милосердии речи быть не может. Это – война. Хотите вы этого или нет. А на войне чуть-чуть другие законы. Вы говорите – жестокость. А я вам объясню. В моем понимании, жестокость – это дисциплина, порядок в войсках и подчинение приказу. А без всего этого… ну, создадите вы банду, и эта банда будет делать все, что захочет. Вы не сможете ее контролировать.
А мы создаем воинское подразделение, у нас есть устав. Первое правило советского устава, насколько я помню, а я помню очень хорошо, гласит – солдат, в скобочках матрос, должен стойко переносить все тяготы и лишения службы. Мы защищаем свою родину. Мы все – местные. У нас нет людей из России.
Мы защищаем то место, где потом будем жить. И если мы не дадим разворовать и разграбить свое дело, то нам это место будет легче поднять и отстроить. А если проявить мягкость, то сюда придут ребятки, которые воровали еще до революции, и будут так же воровать у того же самого народа. Тогда, извините, для чего все это? Для чего погибали мои друзья? Для чего мы сидим в этих окопах.
Цель одна – чтобы людям стало легче жить… Вот за вашей спиной книжки. Я вам расскажу, как они нам достались. Наши друзья поехали в Москву и попросили московских детей принести книги для наших детей. Все эти книги – бэушные. Вдумайтесь… - он делает паузу, давая время вдуматься, - у нас в городе работает шестнадцать школ. Мы их перевели на русскую программу обучения.
- Зачем?
- За тем, что мы не хотим, чтобы в учебники истории было написано: УНА-УНСО – это герои, а советские войска – оккупанты. Я не хочу, чтобы моего деда называли оккупантом. Я не хочу, чтобы вашего деда называли оккупантом. Я не хочу, чтобы Шухевич стал национальным героем. А если бы я проявлял мягкость, сейчас пол России прыгало бы и кричало – «Кто не скачет, тот москаль».
- Местное население вас боится?
- А вы общались с населением?! А вот давайте мы с вами сейчас выйдем на площадь и я скажу – «Она меня обижает!». Я отойду от вас и вот посмотрим, что с вами сделает население. Я вам расскажу за население. Бабушка получила девятьсот гривен за семь месяцев. Вдумайтесь… - он снова дает мне время на то, чтобы я могла вдуматься. – Де-вять-сот гривен за семь месяцев, - повторяет он. – А я простыл, у меня был насморк, он у меня хронический, она увидела меня по телевизору и прибежала принесла молока и хлеба. «На, внучок, вылечись». «Бабушка, заберите…». «Нет-нет, ты нам здоровым нужен».
Так давайте я вам расскажу за население. У нас нет шахт, они закрыты по разным причинам. Тем не менее, мы единственный город, в котором подешевели хлеб и проезд, где людям выдали безо всяких уголь. У нас его люди получают уже по второму кругу. Мы ни разу не попросили гуманитарку у ЛНР или ДНР. Мы ее собираем в Москве сами. Триста восемьдесят тысяч пайков мы раздали за войну. Это – правда жизни: хочешь делать, делай. Воровать? Воруйте без нас. Первый казачий полк не ворует.
- То есть вы исключаете, что население может вас бояться?
- Нет, не исключаю. А вы сегодня по городу ехали, вы видели вооруженных людей?
- Мне достаточно того, что я вижу вас.
- Простите… Какой есть. На пластическую операцию не согласен.
- Вас можно бояться не потому, что вы с оружием.
- А почему?
- Вы легко решаете судьбу человека.
- Ну не могу я сам за себя говорить. Вы пойдите у людей спросите. Каждое утро тут стоит демонстрация – одним надо то, другим – это. А вы говорите, что я легко решаю судьбу человека… Во-первых, я ее судьбу не решал. Есть уголовное дело, есть прокуратура. И если вы считаете, что всех мерзавцев надо отпустить… Ну, простите, лично я так не поступаю.
- Позвольте повторить вопрос – есть ли что-то между добром и злом?
- …Для меня сейчас нету… - вполголоса отвечает он.
- А когда-нибудь было?
- Было…
- Было что?
- …Три года я в монастыре был на послушании. Мог стать монахом. Но ушел в мир… Вы сказали, что мне легко… Дай Бог, чтобы всем стало так легко… Да, мне очень легко. Я сплю по два часа в сутки. Я каждый день задаю себе вопрос – «А правильно ли я поступил?». Да, моих сомнений, может, и не видно. Но это не значит, что мне – легко. Смотрите, случай с этой женщиной был месяц назад. Но я до сих пор помню, что, где и как. И так помню про каждого человека. Я отдаю себе отчет, что эти люди обрекли на страдание других людей. Я отдаю себе отчет, что мы не невинного человека наказали. Так надо было с ней поступить… Мне это неприятно… Мне это неприятно потому, что меня тоже арестовывала украинская власть. Я сидел полгода по подозрению в преступлении, которого не совершал.
- Каком преступлении?
- Мошенничество в особо крупных размерах. Так получилось. А я был невиноват и просто до девушки шел. Меня забрали, мне сломали обе руки и обе ноги, отбили почки. После этого я пролежал в госпитале полгода.
- И поэтому вы сейчас на передовой?
- На передовой я по совсем другим причинам.
- Вы помните тех людей, которые вас били?
- Я их знаю. Они сейчас воюют рядом со мной в моем же полку. И я нормально к ним отношусь.
- А когда они вас били, как вы к ним относились?
- Да. Нормально. Я же говорю, я три года жил в монастыре, я умею прощать.
- А прощать сложно?
- В самом деле нет… Вы говорите, что я легко решил судьбу человека… Тогда я приведу вам пример. Милиционера мы задержали по подозрению в сотрудничестве с вооруженными силами Украины. Пришел его папа, пришла его жена – «Ну что вы! Он не такой! Он хороший!». Мы его отпустили. Сейчас он работает снайпером в вооруженных силах Украины. И вот я сам себе задаю вопрос – «Ты, Павел Дремов, поступил по доброму. Сейчас четверо мертвых на ком – на нем или на тебе? Ты его выпустил. Ты сделал так, чтобы он взял в руки винтовку и убил твоих друзей. Перед друзьями виноват ты, а не он». Вы говорите, что я жестокий, а тут нет середины. Просто надо принять решение для себя. Да, его принимать тяжело и неприятно… В монастыре меня научили одной главной вещи – послушанию. А дальше жизнь научила меня – жалость ни к чему хорошему не приводит. Даже когда мне прострелили ногу на передовой, - он поднимает ногу в тяжелом ботинке, - я простил.
- А ту женщину прощаете?
- Да. Только прощение – оно разное. Мы строим здесь государство. В государстве должны действовать законы. Только из порядка может родиться благополучие. У меня товарищ напился на передовой. Лично я взял плетку и бил его. По одной простой причине – закон один для всех.
- А вас когда-нибудь стегали плеткой?
- Да. Я был уже командиром полка.
- Кто принимал решение?
- Я.
- Вас подчиненные били больно?
- Били нормально. Три недели на спину лечь не мог.
- За какую провинность?
- Выпил…
- Научите прощению.
- Честно говоря, я не знаю, как это происходит. Это должно быть внутри. Самое простое для меня – это поставить себя на их место. У меня очень бурная фантазия, и я представляю, что это происходит не с ними, а со мной. Я могу поставить себя на место этой женщины. Я был в ее шкуре. Я отлично все помню. Наши ополченцы, вдумайтесь… сидят по тридцать суток просто за пьянку. А я с ними воевал, был в одних боях. Но провинились, должны быть наказаны. И так будет.
- А зачем вы смеялись над тем человеком, который просил за жену?
- …Давайте я вам расскажу одну маленькую притчу… Очень давно хан послал своих людей за данью к одному народу. Когда слуги вернулись, он спросил – «Что они делали, когда вы собирали с них дань?». «Они плакали», - ответили слуги. «Тогда поезжайте за данью к ним снова». Слуги вернулись во второй раз и привезли дани столько же. «Что они делали?» - спросил хан. «Они смеялись», - ответили слуги. «Значит, больше у них нечего забирать…» - сказал хан… Вы спрашиваете, почему они смеялись… Эти мужчины видели столько горя… Простите, сейчас это прозвучит жестоко, но… когда Денис вытягивал мальчика, которому оторвало руку… Я эту реакцию не оправдываю, но я ее понимаю. Мы видим столько горя… Вдумайтесь… двое детей побежали к соседям, дома остались мать и еще одна дочь. Их подъезд сложило. Двое детей – сироты. Кого я должен пожалеть – этих детей или ту женщину?
- А нужно выбирать? На всех жалости не хватит?
- Наверное, да. Наверное, должно хватить. Ну, давайте честно… Я сейчас выпущу эту женщину, а завтра кто-то купит у нее наркотики, заколется и умрет. На чьей совести это будет – ее или моей?
- Почему вы решили, что должны все принимать на свою совесть?
- А надо думать – кто-то где-то когда-нибудь понесет за это ответственность, но не я? Не я, потому что я – хороший. Нет. Нужно брать ответственность на себя и отвечать за свои поступки. Я взял на себя эту роль и я должен донести ее до конца. Когда у нас в городе собираются митинги, я стою перед людьми, читаю их записки и по три часа отвечаю на их вопросы. Я стою и рассказываю, кто я такой. Многие из них знают, где я живу, где ночую. Я хожу без охраны. Я весь во власти Господа Бога. Как и вы.
- Вы думаете, Бог был свидетелем той сцены?
- Да. Но у него есть чаша весов.
- Кто вы такой?
- Я – Павел Леонидович Дремов. Простой человек, живущий на Борисовке всю свою жизнь, учившийся в семнадцатой школе, люблю историю.
- Весь мир вас считает террористом.
- Террористы, которые во время бомбежек прикрывают собой детей? А судьи кто? Назовите хотя бы один террористический акт, в котором я лично принял участие. Спросите у местных людей – они видят, кто по ним стреляет. И они видят, кто умирает, защищая их. Знаете… мне все равно, что обо мне думают в Киеве или в Вашингтоне. Что обо мне думает какая-то далекая заграница. Они там сказали, что я – нехороший? Может, в их понимании я такой и есть.
- Мы сейчас находимся близко от линии фронта?
- Четырнадцать километров в одну сторону, двадцать пять в другую.
- Когда вы в последний раз выходили на передовую?
- Этой ночью.
- А перемирие?
- Оно идет. Но передовая остается передовой. Ребята сидят в окопах, несут боевую службу. Мы уже научились в перемирие получать, извините, столько по шее, что мы слово «перемирие» ненавидим. Первое перемирие – это наше отступление из Северодонецка. Его объявили из-за упавшего Боигна, и все пошло на север – Северск, Лисичанск. И там мы столько выгребли… Второе перемирие в марте – в первый же день в роддом Первомайки прилетел снаряд. И они называют нас террористами…
- Это правда, что между казаками ЛНР происходят серьезные конфликты?
- А вы слышали, чтобы они происходили в первом казачьем полку? Вы хотите спросить, что было в Антраците? А я вам отвечу. Большой привет ФСБ, - жестко говорит он. – Вот что было в Антраците. Фсбшники разворовывают мою страны – каждый день, каждый божий день! Они вывозят отсюда миллионы! – переходит на крик. – У меня есть единственная станция, которая не вывозит на Укропию уголь. Приходят фсбшники и говорят – «Пропустить!». Им в пакетах деньги привозят, и я это вижу, и я это знаю. Я вижу кто разворовывает этот народ! …И я понимаю, что возможно… - говорит тихо, - …возможно, я сделал неправильный выбор. Но это знаю только я.
- Выбрав Россию?
- Вы хотели откровенное интервью?! Я вам дам откровенное интервью! – кричит он. Звонит мобильный телефон в его нагрудном кармане. – Все у нас хорошо! – отвечает в трубку. – Все спокойно! Была информация по прорыву, но она не подтвердилась. Пока тихо все… Знаете, - обращается ко мне, - я знаю больше, чем вижу. Господин Плотницкий чем занимается? Когда мы предоставляем данные о воровстве и обо всем остальном, он говорит – «Не лезьте. Этот человек – неприкасаемый».
- Этот человек – россиянин?
- Да. Просто мы хотели построить честное государство. Мне все равно, кто будет руководить – Плотницкий, кто угодно. Только пусть делает это честно и понятно. Уходит уголь на Украину? Замечательно. Мы получили столько-то денег и потратили их на детский дом, больницу, дорогу. Вышел и отчитался. Но когда ты приезжаешь в Луганск и спрашиваешь – «Где деньги», а тебе говорят – «Тебя это не касается», то… Как это не касается? А вот так это не касается… Мне просто хочется понять – «А когда коснется-то простого народа?». Вот только это хочется понять. А когда к тебе приезжают и говорят – «Ну, мы знаем что там творится. Знаем. Но пока не спешите разбираться».
- То есть идет продажа угля на Украину?
- Смотрите. Уголь надо куда-то девать. Хотят на Украине покупать? Пожалуйста. Вопрос другой – куда деваются деньги? По всем международным понятиям, должно быть министерство финансов, которое собирает налоги. Глава государства знает, сколько у него пенсионеров, учителей и так далее. Он выдает деньги тем, тем и тем… Слава Богу, хорошие перемены уже начались, и мы их заметили. Но я не только в Антраците вижу людей, которые взяли в руки оружие не для того, чтобы защищать родину, а чтобы поправить свое материальное положение.
- То есть вы собираетесь бунтовать внутри ополчения?
- Мы воюем на передовой. И все. Единственное, мы говорим – «Ребята, вы пришли на нашу территорию, живите по нашим законам». А по нашим законам нельзя грабить заводы и крышевать предпринимателей. У нас нельзя приехать в магазин и на рынок с автоматом или пулеметом. Мы очень плотно сотрудничаем с господином Тамбовым…
- Тамбов – это кто?
- Я не буду называть его настоящую фамилию, иначе сильно поругают – и меня, и вас. И вот Сергей Викторович…
- Сергей Викторович – это господин Тамбов?
- Да. Он приезжает сюда регулярно. Он видит наше воинское подразделение, которое там, там и там несет воинскую службу.
- Сергей Викторович – россиянин?
- Да.
- Кто-то из властных структур?
- Да.
- Как вы думаете, когда война закончится, а справедливого устройства жизни не будут, но вы будете на нем настаивать, то от вас постараются избавиться?
- А вы так думаете?
- Так бывает.
- Все будет по-другому. Наведут относительный порядок. Да, идеальное государство – это утопия. Но приблизиться к утопии можно… Просто не получится в сотый раз обмануть народ. По одной простой причине – люди в мае пошли на референдум с надеждой на то, что вот сейчас они заполнят бюллетень, выйдут с избирательного участка, а на улицах уже стоят войска России. Но так не получилось. Сейчас люди терпят и страдают, приходят и спрашивают пенсию. Да, проблем очень много. Но эти люди все равно продолжают жить одним – они хотят вернуться в страну, которую двадцать три года назад у них украли. Понимаете? Они считают себя частью России. Мы за Россию четырьмя руками.
- И сейчас вы понимаете, что Россия вас не возьмет?
- Да.
- Когда вы начали это понимать?
- Вот только сейчас. Давайте я вам честно скажу – все это сделала не Россия, это сделали люди. Не Владимир Владимирович Путин, не ФСБ. Люди. Мы едим с того, что нам дают простые москвичи и питерцы. Уральцы нам помогают. Они мыслят так же, как и мы. Мы и они мыслим как единый народ. И я убежден, что… да, я понимаю, что не в ближайший год или два, но в дальнейшем мы будем частью Российской Федерации.
- А пока будет идти война и перемирие ничего не стоит?
- Абсолютно ничего. Давайте так. За последние десять дней перемирия к нам подтянули тридцать два танка. Это – украинская танковая бригада. Вот на прямом соприкосновении возле нас стоят окопанные танки. Они готовятся к наступлению. Ни о каком мире речи не идет. Батальон «Донбасс» уже двадцать второй день блокирует ввоз питания сюда. С кем они борются – со мной или с мирными жителями? А стрельба по городам – это борьба со мной или с мирными жителями?
- Когда дело касается простых жителей, вы точно знаете, что плохо, а что хорошо. И наказываете их за плохо. Но, судя по тому что вы говорите, вы не реагируете так же на плохо, когда его совершают те, кто не прост. В чем справедливость?
- На территории, где стоит наш полк, мы не украли ни рубля. У нас в банках лежат тридцать два миллиона, никто к ним не прикоснулся. Мы не будем воровать.
- По дороге к вам я заходила в магазин. Видела пожилого мужчину, который искал деньги на булку, но у него так и не хватило.
- И на каком основании я должен вскрыть чужой банк?
- А на каком основании вы судите простых людей?
- Если я сегодня открою этот банк, то завтра придет солдат и скажет – «Извини, но мне нужней». Он будет действовать по закону автомата… Нет! Этого не будет. Вот мы выделяем пенсию людям. Это общая заслуга нашей республики. При неработающих предприятиях, при стоящих заводах, когда ни одна российская компания не вложит в Стаханов ни копейки денег – он находится на переднем крае. Вложишь сейчас деньги в завод, но прилетит «Град» и его разбомбит. Деньги любят тишину. Вы думаете о булочке, а я думаю о том, что у нас полгорода сидит без воды, потому что Семен Семенчеко в Лисичанске перекрыл кран. О том, что у нас в городе много гипертоников, но нет никакого лекарства. Где мне бабушке достать валидол?
Поэтому я вернусь к углю. Когда продают уголь на Украину, я не против. Но я хочу с этих денег помогать простым людям. Понимаете, хочу. Я хочу знать, куда девается гуманитарка из белых камазов. Я не прошу отдать что-то мне, но я хочу понимать, куда делось. Я хочу знать, что ответить, когда баба Маша или дядя Миша придут ко мне и спросят – а где то и то. Вот это – нормальное социальное государство, в котором ничего преступного нет… Здесь люди борются за принадлежность к российской культуре… А вы говорите, что мне легко… Я знаю, что человеческая жизнь – бесценна…
- И сейчас вы вставите «но»?
- Ну и вставлю! В городе Стаханов до войны устроиться на работу было невозможно. Триста долларов платили, чтобы устроиться на адский труд. А в России тебе говорили – ты хохол. Сюда приезжал, москалем называли. Это я вам говорю из своего гастарбайтерского прошлого. Я работал каменщиком в Санкт-Петербурге, но к тому времени монастырь меня уже научил – ты будешь тем, кем чувствуешь себя.
- Вы сейчас рады, что ваша жизнь повернулась вот так, и вы стали командиром?
- Я хочу быть гастарбайтером. Пусть это кончится. Я уйду.
- Класть камни?
- Не принимать решений, которые, вы считаете, мне даются легко. Я такой же живой человек, как и вы. Мне так же больно, как и вам… Помните песню – «Я маленькая лошадка, но стою очень много денег…»? Вот так и я – чувствую себя лошадкой. Взвалил ношу, а бросить не могу.
- Вы сейчас готовы заплакать?
- Не обращайте внимания… Вы говорите – легко… Никто не знает, что мне приходится видеть. Я не хочу никому рассказывать, чтобы не приносить людям боль. Если я расскажу, люди разуверятся во всем. Я не горжусь тем, кем я стал. Я не горжусь тем, что у меня берут интервью. Я не хочу в историю. Я и сейчас всего этого не хочу.
Выходя в коридор Павел Дремов делает несколько шагов вперед, но возвращается.
- Я боюсь, что не замечу, когда перейду границу между добром и злом, - тихо говорит он.
Павел Дремов курит на крыльце. Он молчит. Временами, глубоко вдохнув, рукой, с дымящейся между пальцами сигаретой вытирает нос.
- У меня тут сидит парень из разведки, - он кивает на здание стоящее неподалеку. – Мать ко мне каждый день ходит, просит, чтоб отпустил. А он мне говорит – «Как только вы меня отпустите, я убегу и буду сражаться с вами». По-человечески я мать понимаю. Моя мать так же приходила бы за меня. Но как солдат, я не могу его отпустить. Как мне поступить?
Пресс-Центр 1-го полка Казачей Национальной Гвардии Всевеликого Войска Донского им. Платова
Поделись с друзьями и сделай перепост charset="utf-8"> data-yashareType="button" data-yashareQuickServices="yaru,vkontakte,facebook,twitter,odnoklassniki,moimir,lj,gplus">
