Журналистка Елена Блоха: «Я кричала про Гаагский суд следователю и судье»

По программе обмена пленных недавно в Донецк была возвращена журналистка и редактор городской газеты Елена Блоха. В августе при очередном выезде в Крым она была арестована на украинском блокпосту и провела в разных следственных изоляторах Украины 90 дней как крутая «министерша ДНР».

фото:  Елена Блоха.

Дело в том, что Елена была в ДНР начальником департамента по связям с общественностью. Правда, всего лишь с 16 по 24 мая 2014 года. Но для предъявления ей обвинения следователям СБУ этого хватило. Теперь она пытается возобновить выход своей «Муниципальной газеты», пишет книгу, и не удивлюсь, если после СИЗО СБУ войдет-таки в правительство ДНР уже как какой-нибудь полноценный министр.

— Давай все-таки с начала. Как это случилось? Я помню начало августа, ожидание штурма города, обстрелы Киевского района, где ты жила…

— Дело не во мне. Была очень напряженная обстановка, участились обстрелы, и люди в редакции попросили отпуск. Я согласовала двухнедельный перерыв в выпуске газеты с руководством. После чего все выехали кто куда. А я с семнадцатилетним сыном решила поехать в Крым. Единственное — попросила хороших знакомых дать мне водителя. Я нормально вожу, но, знаешь, в целях безопасности. Мы спокойно проехали украинский блокпост на Волновахе. Следующий украинский блокпост, где у нас проверяли документы, был под Мангушем.

Я как раз разговаривала с дочкой по телефону. Успела сказать, что у нас сейчас будут проверять документы. Нас попросили выйти из машины. Когда мы вышли, тут же с поста ГАИ выбежало человек восемь мужчин в гражданском, с пистолетами. Водителя, достаточно крепкого мужчину, уложили лицом в асфальт, а у нас с сыном отобрали мобильные телефоны и документы. Один из них показал мне «корочку» СБУ.

Водителя забрали в другую машину, а в мою за руль сел один из офицеров, еще двое с моим сыном сидели сзади. Под таким конвоем нас привезли в аэропорт Мариуполя. Там было все серьезно — мощно укрепленные блокпосты, вооруженные военные в балаклавах. Потом нам надели мешки на голову, связали руки и развели по разным комнатам.

фото: Дмитрий Дурнев

Обмен военнопленными между командованием АТО и властями Новороссии проходил, почти как в фильме «Мертвый сезон».

— А ощущения какие были?

— Я четко понимала, что это все никакое не недоразумение, что нас вели, пропустили через один украинский блокпост и взяли на втором. Было страшно, в тот момент было ощущение, что могут отвезти в ближайший ров и пристрелить. Но потом начался разговор. Говорили двое — «плохой и хороший следователь». Причем я понимала, что тут обо мне много знают.

Парнишка, который водил меня по ступенькам на допрос — с мешком на голове самостоятельно ходить трудно — на украинском языке обращался ко мне «пани министерша». При этом на допросе мне задавалась куча поверхностных вопросов — кто я, где работаю, из Донецка ли я, где сейчас Лукьянченко (мэр Донецка к тому времени был уже в Киеве. — Д.Д.). Потом, видимо, поступило указание меня не трогать.

Приехал какой-то чин из мариупольского СБУ, и началась очень долгая процедура изъятия вещей из моей машины. Вещей было много — ехали в Крым отдыхать, потом многие из вещей пригодились «на отдыхе» в камере.

— На каком этапе выпустили сына?

— Уже в Киеве. Туда нас везли всю ночь. Уведомление о подозрении в совершении преступления мне показали в двенадцать часов дня 3 августа в Киеве, на улице Владимирской. Оказалось, что эту бумагу мне отправляли по почте на адрес Днепропетровской области, где я жила пятнадцать лет назад. Обычный прием: на основании того, что я не явилась после получения по почте извещения в правоохранительные органы, меня объявили в розыск и смогли получить основания для задержания.

На вопрос, почему в наручниках в Киев везли ни в чем не повинного водителя и моего несовершеннолетнего сына, мне ответили, что время военное и утечки информации приходится избегать всеми методами. Ну а я в свою очередь пыталась объяснить, что журналист в нашей стране не может пропасть без вести.

Уже когда обыскивали нашу машину в Мариуполе, все телефоны разрывались от звонков, и их пришлось отключить. Уже потом я узнала, что моя старшая дочь, после того как на посту ГАИ со мной прервалась связь, начала звонить по всем телефонам, которые я оставляла ей на такой случай. И несмотря на субботний вечер, пошел шквал звонков в СБУ, милицию, ГАИ. Может быть, поэтому официальное заявление о моем аресте прозвучало так быстро — уже 3 августа.

— Я помню, мне тоже позвонили тогда из горсовета с просьбой потеребить всех, кого можно. Что случилось дальше?

— К шестнадцати часам с водителя и сына взяли показания, сын, знаю, молчал как партизан, и их отпустили. Счастье, что моя старшая дочь в этот момент была в Киеве. И смогла за ним приехать. Офицеры СБУ предлагали мне наличные деньги на билет для сына, но я сказала, что деньги у меня есть свои. Не знала, что еще в Мариуполе 1200 долларов и 1500 гривен куда-то бесследно испарились, так же, как золото и часы.

— Я все пытаюсь понять официальные основания ареста. В мае ты полторы недели побыла в правительстве ДНР. В августе тебя арестовали…

— Тут мы вступаем на юридическое поле. Моя фамилия в числе других членов правительства была объявлена на заседании совета Донецкой народной республики 16 мая. Я не знаю, как я попала в этот список. Могу только предполагать. Наверное, потому что я один из немногих донецких журналистов, которые остались в городе.

Я постоянно ходила на все заседания, знала всех руководителей ДНР. Как я там оказалась? Прибежала со своим фотографом после звонка, что сейчас будет что-то интересное. И вот тот же самый Пушилин, посмотрев, как я работаю, предложил меня в качестве начальника департамента по связям с общественностью.

По большому счету им нужен был пресс-секретарь. Я потом и в СБУ отвечала, что это назначение со мной особо никто не согласовывал. Потом произошел целый ряд событий, который меня убедил, что продолжать работу не стоит. И 24 мая я, никого не поставив в известность, усадила детей в машину и выехала в Крым.

фото: Дмитрий Дурнев

Та самая пресс-конференция с участием экс-премьер-министра ДНР Бородаем стала поводом для возбуждения уголовного дела.

— Девять дней…

— Да, следователь мне говорил: «Получишь десяточку за свои девять дней». (Смеется.) Он рассказывал мне, что я организовывала пресс-конференции Бородая и съезд движения «Новороссия» 24 мая. Я не отрицала! Но при этом я ведь уже опытный администратор и прекрасно понимаю, что для приема на работу нужно заявление, приказ о назначении, трудовой договор. А у меня с собой в машине была трудовая книжка, где последней записью был прием в 2010 году в «Муниципальную газету». Все это я тоже говорила в СБУ.

— Как у тебя с собой оказалась трудовая книжка?

— Я прекрасно понимала, что мы живем в военное время, вокруг падали снаряды, и я перед отъездом в отпуск на всякий случай выдала трудовые книжки всем сотрудникам. Многие, кстати, из этого отпуска так и не вернулись. Некоторые сейчас в Киеве, кто-то нашел работу в Москве.

— Где тебя держали эти три месяца ареста?

— Два месяца — в следственном изоляторе СБУ на Владимирской. Там я была все время одна в двухместной камере. А потом меня перевели в женский корпус знаменитого Лукьяновского СИЗО.

— А какие условия в камере? Что есть?

— Ничего. Камера у меня была одиночная, примерно два на три метра. Туалет типа параша за небольшой кладкой, маленький умывальничек, две табуретки и кровать. Кровать — это так называемые «лыжи». Что это значит? Железная лежанка из толстых железных листов, изогнутых кверху в изголовье. Матрас мне дали старый, вата там была только по краям. Ложишься, и каждый железный лист впивается тебе в спину, да и холодно на них.

Со временем у меня начались проблемы с почками, со спиной. Это была целая эпопея — борьба за второй матрас. Писала заявление начальнику тюрьмы, что только не делала. Но второй матрас нельзя, подушки — тоже нельзя. К счастью, можно было получить с воли одеяло.

И дети мне купили хорошее одеяло, я смогла подкладывать одно одеяло под себя и минимизировать воздействие этих «лыж». Иногда спрашивают, били ли меня? Нет, не били. Говорили, что после года в такой камере я и так стану инвалидом. А еще разрешалось, чтобы родственники передали тебе телевизор. И мне его передали.

— Кино смотрела?

— Смотрела все новостные блоки на всех возможных каналах. Было очень важно знать, что происходит вокруг. Именно из телевизора я узнала, что происходят какие-то Минские встречи. Что эти договоренности могут позволить начать обмен военнопленными.

— Что еще говорили следователи?
— Первый следователь покинул меня практически сразу. Потом был молодой мальчик из Львова. Очень приличный. Он тоже от меня отказался. Моему адвокату он сказал, что не может вести это дело. Видимо, понимал, что на «десяточку» я ничего такого не совершила. Когда было первое заседание суда 4 августа, мои адвокаты успели собрать кучу документов и заявлений — с места работы, ее подписал Волков (заместитель городского головы Донецка. — Д.Д.), с места жительства от соседей, ходатайство двух народных депутатов (Елены Бондаренко и Александра Бобкова. — Д.Д.), справку о моем здоровье, документы о том, что у меня несовершеннолетний сын.

Куча документов, вплоть до заявления, что моя дочка находится в Киеве и хозяин этой квартиры не против, чтобы я там находилась. Все это для того, чтобы я могла выйти из-под стражи под домашний арест.

Конечно, все было бесполезно. Никто на документы не смотрел. Я тогда была очень агрессивна. Не могла сдержаться. Кричала конвою из СБУ: «Что вы, такие здоровые мужики, меня тут охраняете? Вы только с женщинами и детьми справляетесь.

Езжайте на Донбасс! Гиркина арестуйте, Здрилюка возьмите, Безлера захватите. Что, слабо?» Я кричала про Гаагский суд следователю и судье. И когда следователь удивленно спрашивал у меня, действительно ли я в это верю, я отвечала что, конечно, верю. Да я и сейчас в это верю.

Понимаешь, когда я ездила в этих автозаках, навидалась я этих «террористов». Арестовывают ведь чаще всего не боевиков. Я помню, ездила несколько раз с человеком, которого обвиняли в подготовке террористических актов ко Дню независимости в Киеве.

Ну знаешь, он такой… «обнять и плакать», типичный бедолага! Мы вместе были на апелляционном суде, и его адвокат и прокурор сообщали судье, что подсудимый подписал признание в совершении преступления. Я у него потом в машине спрашиваю: «Как же так»? И обнаруживаю, что этот человек просто не читал то, что подписывал, да и не привык он читать, думать и понимать.

Я со своим грамотным адвокатом и попытками бороться в суде, с вескими и понятными аргументами очень резко выделялась из общей массы арестованных по статьям за сепаратизм и терроризм.

— Когда ты стала понимать, что тебя смогут обменять?
— Ни следователи, ни прокурор никакой информацией не делились. На вопрос о списках на обмен у следователя был стандартный ответ: «Я вас умоляю, кто вас будет менять? Вы же их кинули. Не захотели с ними работать. Будете теперь тут чалиться».

Это дословно то, что я слышала от своего следователя. На одном из судов по мере пресечения прокурор даже задал мне вопрос: почему я не прошу, чтобы меня включили в списки? Но к тому времени я уже знала от детей, что я уже в списках, но Украина меня не хочет менять.

— Никогда не слышал, не присутствовал и не знаю, как происходит обмен пленными.
— 30 октября это случилось. Я уже сидела в Лукьяновском СИЗО в очень интеллигентной камере. Там следственный изолятор «воровской», и чаще всего сидят за убийство, грабежи, воровство. Мне повезло: со мной сидели три женщины, которые ждали судов за торговлю людьми, за незаконное пересечение границы и за финансовые преступления.

Торговля людьми — девочка ездила в Индию по программе донорства яйцеклетки и начала помогать другим. Незаконное пересечение границы — женщина из очень старой киевской семьи занималась оформлением туристических виз для людей, которые хотели выехать за границу. Ну а третьей была директор филиала банка, директор которого сбежал и все повесил на нее. В итоге она второй год сидит в СИЗО под следствием. Там все долго сидят. Мы сдружились, но отношения поддерживать не можем — все мои соседки еще там.

Так вот, 30 октября пришла «баландерша» и сообщила, что я должна срочно собираться на выход. Тут может быть все — перевод в другую камеру, допрос, все что угодно. Я нервничаю, собираю вещи, и тут дают команду сдать матрас, подушку и одеяло — это значит выход за пределы следственного изолятора. Сразу подумала об обмене.

Несколько часов я просидела в боксе, а ближе к вечеру меня отвели в административный корпус, где предъявили бумагу Генеральной прокуратуры Украины, в которой сообщалось, что дело против меня закрывается в связи с недостаточностью улик. После чего меня передали конвоирам из СБУ. Затем меня отвезли на улицу Владимировскую и передали в руки волонтеров. Так в 18.00 30 октября я узнала, что меня повезут на обмен.

— А всех так выпускают?
— Нет, только меня. Всех остальных ребят, которых меняли, выпускали с формулировкой «изменение меры пресечения». То есть уголовные дела не закрываются, их выпускают под домашний арест и, соответственно, через некоторое время снова объявляют в розыск.

В Харьков меня везли как какого-то вип-пленного. Фамилия которого была особо оговорена. Это потом, в Донецке, я узнала, что требований лично по мне было несколько. Поэтому на меня не надевали наручников и говорили, что в Харькове поселят в гостиницу.

На самом деле меня посадили в камеру в СБУ вместе с двумя соседками. Одной из них оказалась девочка Оля, с которой нас потом поменяли. Она была медсестрой в батальоне «Оплот».

— А как ее взяли в плен?
— Какой плен? Она к маме в Краматорск на побывку поехала, и там ее как бойца батальона «Оплот» вычислили. Она не воевала, не брала в руки оружие, она оказывала помощь раненым. Ее взяли в Краматорске и отвезли в Полтаву. Вот ей как раз выдали предписание о переводе под домашний арест.

И, когда я объяснила ей, что это означает, что на следующий день после освобождения она должна явиться отметиться в райотдел милиции, а иначе она будет снова объявлена в розыск, Оля очень расстроилась. Для нее это запрет на посещение Краматорска.

В Харькове в камере мы вместе провели двое суток в полной неизвестности. Когда же нас через две ночи повезли на обмен, я была вне себя от счастья. Но по дороге из телефонных разговоров сопровождающего поняла, что обмен может не состояться. Кроме меня в обязательном списке была еще одна фамилия, и этого человека в наших микроавтобусах не было. И сторона ДНР начала отказываться от обмена.

Меня этот сопровождающий начал просить как-то повлиять на ситуацию. Я с его телефона позвонила на единственный номер, который я помню наизусть, — дочке. Попросила ее связаться с кем-то, чтобы повлияли на ситуацию. В итоге обмен таки состоялся.

— Как это было? Как в фильме «Мертвый сезон»?
— Нас привезли на украинский блокпост где-то под Ясиноватой и с него очень-очень медленно повезли в сторону блокпоста ДНР. Впереди машин шли ребята из СБУ с оружием и волонтер-переговорщик.

С той стороны навстречу двинулись такие же микроавтобусы с включенными фарами и аварийными огнями. Сначала обменяли мужчин, а потом вывели нас. Я поверила, что это обмен, только когда увидела в группе напротив Дашку Морозову и кучу камер российских телеканалов.

— Что было дальше?
— Мы сели в машину с Дашей и поехали в Донецк. Остальные были неместные — их повезли в университетские общежития на улицу Розы Люксембург. Там они должны были пройти обследование в профилактории, им по необходимости должны были оказать медицинскую и психологическую помощь. А меня встретили друзья. И дальше было… Все было хорошо. (Плачет.)

— Я знаю, ты пишешь книгу «90 дней в плену». Ты что, считаешь себя пленной?
— Да, конечно.

— А как ты писала эту книгу?
— В камере было круглосуточное видеонаблюдение, мне нельзя было иметь телефон и общаться с кем-либо, кроме сотрудников СБУ. Но можно было иметь бумагу и ручку. Я исписала шесть шариковых ручек и половину стандартной пачки бумаги А4. Получилось 250 страниц убористого текста. Я их уже отдала в набор. Может, это будет первая книга, изданная в ДНР.

Дмитрий Дурнев